Литературный десант из Москвы, или Такие разные писатели

В изданном в 1997 году в Москве энциклопедическом словаре «Русское зарубежье. Золотая книга эмиграции. Первая треть ХХ века» приведены биографические справки и Сергея Гусева-Оренбургского, и Степана Петрова-Скитальца, в которых есть небольшие сведения и об их поездке в Маньчжурию. У первого этот факт биографии описан достаточно кратко: «В середине 1921 выехал через Читу и Благовещенск в Харбин». У второго же более подробно: «В конце декабря 1921 был направлен правительством ДВР в Харбин для постановки пьесы «Вольница», но не сумел оттуда своевременно выехать и поэтому считал себя «невольным» эмигрантом».

Надо сказать, что «Вольницу» Петров-Скиталец ставил и в Чите, причём сам же исполнял в ней одну из главных ролей. 29 июня 1921 года в «Дальне-Восточной Республике» рассказывалось: «…«Вольница» написана по известной повести этого же писателя «Огарки» и представляет изображение быта даровитой русской богемы. Она освещает интересную и своеобразную эпоху русской жизни, лик которой запечатлен в пьесах М. Горького «На дне», Л. Андреева «Дни нашей жизни» и проч. Литературно-общественное значение «Вольницы» Скитальца – того же характера, что и значение вышеперечисленных реалистических пьес».

В Читу в то время доставляли многие харбинские газеты, что позволяло местным журналистам продолжать следить за московским «десантом», поведение которого вызывало у них всё больше вопросов. И, наконец, 11 апреля 1922 года в большевистской газете «Дальне-Восточный Путь» появилась статья некой Н. Мосиной «Известные русские писатели». Как становится ясно по прочтении, заголовок был ироничным.

С первого же абзаца, с первого предложения автор «берет быка за рога»: «Давно ли они соловьями разливались в нашей Чите: «Известный русский писатель Гусев-Оренбургский прочтет лекцию»…

… «В пьесе известного писателя Скитальца примет участие сам автор»…

И устраивали лекции, и ставили спектакли в клубах райпрофсовета, и объявляли себя народниками и революционерами, выходцами из самых доподлинных народных низов. Но клуб райпрофсовета, очевидно, плохо ценил «известных русских писателей», а узенькая Чита не давала простора для гордого размаха писательского таланта. И поехали русские писатели искать славы, искать понимающего читателя в… Харбин».

А далее она обильно цитирует всё, что узнала из харбинской прессы, и клеймит, клеймит…

Чтобы не быть голословным, приведу этот материал максимально полно: «Нащупать почву, где можно приложить силы широкой русской душе, удалось не сразу. Сначала появились пробные статьи о Москве в «Новостях Жизни». Сивачев с восторгом описывает картину красного парада в Москве, и какие прекрасные мысли и чувства будило в его революционной душе созерцание доподлинного народного праздника, а на всякий случай (неизвестно ведь, как Харбин примет такие излияния) добавляет, как где-то милиционеры не пустили народ куда-то, куда он рвался с революционным пылом, и проливает слезы: уж очень поразило такое невежливое обращение душу поэта.

Но все же проба оказалась неудачной. «Русский Голос» остался недоволен, что «известные русские писатели» приютились в каких-то «Новостях Жизни» с примиренческим «предателем» Устряловым во главе, и выразил надежду, что писатели найдут для себя более подходящее место.

Да «Новости Жизни», очевидно, так же как и Райпрофсовет, «мало ценили» талантливые произведения. И пошли русские писатели к редактору «Русского Голоса». Какое им дело до того, что эта газета лизала пятки у Семенова, была на содержании у Меркулова и писала погромные статьи против владивостокских рабочих! Ведь они же только писатели. Конечно, они приемлют революцию, но они далеки от узкой партийности, сухой программности. И вот появляется ряд статей. Сначала скромные воспоминания из далекого прошлого. Но и они оказываются мало оцененными. Время теперь боевое. Жизнь кипит, и не до воспоминаний теперь.

И так, постепенно «русские писатели» осваиваются в новой обстановке, и сердца их начинают биться в унисон с чутким читателем-харбинцем. Гусев-Оренбургский с жаром, с увлечением, пространно и деловито рассказывает о том, как он получал сапоги в Москве и советовался даже по этому замечательному случаю с бюстом Маркса. Революцию Гусев-Оренбургский приемлет, но вся душа у него закипает, что ему, «известному писателю, предложили по ордеру детские сапоги, и будь ты проклята, революция, если нет для писателя сапогов по мерке! И здесь писатель нашел должную оценку своему таланту. И весь Харбин в возмущении повторяет: «Вот они, советские варвары! Ну, пусть у них рабочие ходят босиком, пусть сидят по целым зимам в холодных приютах дети без обуви, но чтоб писателю детские сапоги… Вот они, красные звери!»

Но затмил Гусева-Оренбурского Скиталец. Тот решил, что чем «гуще», тем «ценнее», и закатил такое повествование, что даже редактор «Русского Голоса», вероятно, почесав затылок, подумал: пожалуй, это больше подошло бы для «Зари». Одно заглавие произведения — «Палач» — говорит само за себя. Начинает Скиталец с душещипательного изложения, как группу русских писателей, удиравших из России, советская власть отправила, правда, в отдельном вагоне второго класса, но недостаточно быстро везла, очевидно, не приняв во внимание спешность их бегства. А дальше идет мерзость и пошлость такая, что тошно читать. Дорогой молодой юноша — студент с красивым и печальным лицом, открывает душу писателям, которых он «с детства знает и любит». И оказывается, что он чекист и по специальности палач. И перевешал и передушил он множество людей, а, в конце концов, понял, что он «не борец за революцию, а простой убийца, тупое орудие в чьей-то грязной, пошлой и злобной руке». Содержание весьма несложно. Не мешало бы только г-ну Скитальцу вспомнить, что он повторяется, что его тема с не меньшим смаком была изложена в «Заре» — в «Записной книжке чекиста».

«Русские писатели» открыли свою подлинную душу, и из нее пахнуло смрадом.

И еще раз демонстрируют они бездонную пропасть между старой и новой Россией. Умерла старая интеллигенция, умерла старая литература, давно отреклась Россия от прогнившего остова старых писателей.

Но народилась новая Россия, народится и новая литература.

А вы, жалкие отрепья старой литературы, тешьте харбинских спекулянтов гнусной ложью о России и получайте сапоги без ордеров и по мерке».

Думаю, что этот опус был доставлен в Харбин, заставив писателей принять окончательное решение: возвращаться им на Родину или нет.

После Харбина

Первым из них вернулся в Россию Михаил Сивачёв. И никаких претензий к нему не предъявляли. Он пишет и издает классово выдержанные произведения. Например, повесть «Жёлтый дьявол» посвящена борьбе с кулаками в деревне в годы гражданской войны. А в изданной в 1926 году повести «Балаханы» показано, как боролись за победу революции бакинские рабочие и как счастливо они стали жить, строя социализм. Скончался он тихо и незаметно в 1937 году. Похоронен был на Новодевичьем кладбище в Москве.

Не задержался в Харбине и Сергей Гусев-Оренбургский. Уже в 1924 году он стал редактором издававшегося в Нью-Йорке журнала «Жизнь». Прожил он долго, умер он в Нью-Йорке в 1963 году, всего четыре года не дожив до 100-летнего юбилея. А вот писал мало, чаще переиздавал то, что было написано до 1917 года.

Дольше всех прожил в Харбине Степан Петров-Скиталец. С 1928 года начал сотрудничать с московским журналом «Красная новь». С этого времени публично выражал желание вернуться в СССР, но его не пускали. И лишь в 1934 году благодаря поддержке Максима Горького ему разрешили вернуться. Стал участником 1-го съезда советских писателей (без права решающего голоса). Умер он через несколько дней после начала Великой Отечественной войны – 25 июня 1941 года. Похоронен на Ваганьковском кладбище в Москве.

Самым известным из четвёрки, побывавшей в столице ДВР в 1921 году, в советский период стал Алексей Новиков-Прибой. В конце 1920-х годов он приступил к работе над своим главным трудом — эпопеей «Цусима», первое издание которой состоялось в 1932 году. В 1941 году он стал лауреатом Сталинской премии второй степени. Но особую известность это произведение получило накануне войны с Японией в 1945 году. Правда, автора в живых уже не было. Он умер в Москве 29 апреля 1944 года, не успев закончить роман «Капитан I ранга». Похоронен на Новодевичьем кладбище. В 1963 году вышло собрание его сочинений в пяти томах.

***

А литературная жизнь в Чите после отъезда этого «литературного десанта» продолжалась, она в столице ДВР была достаточно богатой.

Александр Баринов.

Поделиться в соц. сетях: