Счастье — в детях повториться!

В 1932 году Красноярский крайком коммунистической партии направил моего отца Василия Антипина на север Читинской области в поселок Тунгокочен для организации колхоза. До 1935 года он председатель колхоза Пробуждение, затем, до 1938 года, помощник первого секретаря Витимо-Олекминского окружкома партии в поселке Калакан, где был репрессирован по статье 58 УК как враг народа.

В 1940 году его дело закрыто, он восстановлен в КПСС и направлен в Чару для организации газеты Каларского района. Северную правду он редактировал шесть лет. По окончании Хабаровской ВПШ направлен на работу в Забайкальский рабочий, где трудился спецкором отдела сельского хозяйства. Позднее редактировал ряд районных газет, последние десять лет перед уходом на пенсию Нерчинскую правду. Реабилитирован в 1996 году.

В середине 50-х В. Антипин переехал в Читу, активно сотрудничал с Забайкальским рабочим. Писал рассказы, которые опубликованы в сборниках: Встречи, Тайга мой дом, ездил с писателями по области на встречи с читателями, соавтор книги Там, за Удоканом…. Награждён медалями За трудовую доблесть, Ветеран труда. Умер в Чите 10 января 1979 года.

Осадили дамочку

На пороге кабинета редактора появилась взволнованная, взъерошенная женщина:
Вы Антипин?
Да.
Я лектор обкома партии, высокомерно произнесла она и почти в приказном порядке, мне срочно нужно попасть к трактористам. В райкоме не оказалось свободных машин, направили к Вам.

Отец мог бы, конечно, отговориться: срочный выпуск газеты, шофер в отпуске и вообще он не обязан работать таксистом. Но он не стал возражать. Однако решил сбить спесь с решительной дамочки:

Хорошо. Подождите минутку, схожу за стажёром.
Стажер это я, только что приехала из Москвы на каникулы. Дом, где жили мои родители, в одном дворе с редакцией.

Дочка, поедешь со мной в командировку? спросил он меня. Сама поведёшь машину.

Я, конечно, обрадовалась. Отец научил меня управлять Москвичом, и я с удовольствием садилась за руль, когда он брал с собой в поездки.
Поехали. По пути, вдоль просёлочной дороги километра с три глубокий овраг. Оплошай на секунду полетишь в пропасть. На этом участке я вела машину особенно осторожно. Когда миновали опасное место, взглянула в зеркало. Наша пассажирка, съёжившись, забилась в самый угол сиденья и закрыла глаза от страха. Когда мы засобирались в обратный путь, женщина, умоляюще глядя в глаза отцу, произнесла:

Василий Александрович, прошу Вас, ведите машину, пожалуйста, сами…

Папина дочка

Отец мой мечтал о сыне, который не только продолжил бы его род, а и заменил бы в профессии. Поэтому он воспитывал меня как мальчишку: научил плавать, скакать на лошади, стрелять из винтовки, с помощью шеста подниматься на лодке против течения, ставить сети и многому другому.

Больше всего отец заботился о моём кругозоре. В пять лет научил читать, во втором классе я просто проглотила книгу Всадник без головы. Подрастая, оказалась между двух полюсов. Мама, Татьяна Платоновна (работала всю жизнь рядом с отцом наборщицей, верстала газету), приучала меня к девчачьим занятиям: учила вышивать гладью, крестиком, вязать кружева. А отец говорил: Брось ты эту матату! Вырастешь, выучишься, все это сможешь купить в магазинах. Больше читай. Когда я окончила школу с золотой медалью, он подарил мне библиотечку русских писателей.

Отец любил животных и прощал мне разные причуды с ними, особенно в детстве. У нас всегда водились собаки. И не одна, а две-три. Как-то вечером мы сидели за ужином. За окном послышалось жалобное повизгивание. Отец вздохнул: Вот изверги! Выбросили собачат на мороз. Чего бы не раздать людям… Наутро, когда родители ушли на работу, я (мне было пять лет) перетащила заледеневших, уже мертвых щенят в дом и засунула их в еще не остывшую печку-голландку, надеясь, что они оживут. Мама в обед с порога повела носом:
Чем это у нас воняет?

Открыла печку и ахнула. Стала меня ругать: Ишь, что придумала…. Но отец её остановил: Подожди. Дай, я ей объясню. И объяснил, что из мёртвых не воскресают. В другой раз я пожалела хромую лошадь, которая скиталась по посёлку, где не было травы. Скормила ей целую булку хлеба. Когда родители пришли на обед, в доме не оказалось ни крошки. И опять мне нагоняй от матери, а отец снова встал на мою защиту. Он никогда не ругал меня, не наказывал, а когда я болела, заботливо ухаживал. Чтобы развеселить, брал в руки гитару, клал её на мою подушку поверх головы, прямо на ухо и исполнял вальсы. Звук получался, как у гавайской гитары.

Счастливчик

Как же я тосковала, когда в 38-м году его арестовали как врага народа! В годы репрессий в далёком таёжном поселке Калакан подмели всех коммунистов, в том числе и первого секретаря окружкома партии, помощником которого был мой отец. Их садистски пытали, иных замучили до смерти, расстреляли без суда и следствия. Но части калаканцев повезло. Берия, сменивший Ежова, сделал широкий жест: освободил четвёртую часть политзаключенных. Отец попал в число счастливчиков его освободили в конце 1939-го. Нас с Виктором (братом мамы, он на четыре года старше меня, с двух лет рос в нашей семье) спрятали в Подмосковье. При встрече я едва узнала отца. Его, всегда живого, весёлого, будто подменили. Был он очень истощён, хмур, словно злой волшебник стёр с его лица добрую улыбку. Только когда обнял нас, глаза его ласково потеплели. Это был он, мой родной папка…
Я не помню отца праздным. Ложился он спать в час ночи, а вставал в шесть утра и принимался за работу. Нас с Виктором с ранних лет приучал к труду. Как-то мама лежала в больнице. Отец попросил нас: Ребятишки, сумеете помыть пол? Награжу килограммом конфет. Да, обрадовались мы поручению. И старательно взялись за дело. Виктор лил на пол из ведра воду, а я размазывала её тряпкой по сторонам. Вернувшись с работы, отец взглянул на грязные разводы по всей комнате, почесал затылок и сказал: Ай да молодцы! Засучил рукава и сам взялся за тряпку. Но конфеты мы всё же получили за старание. Он брал на рыбалку и охоту меня, когда подросла, или Виктора. Учил разжигать костёр в непогоду, показывал, как и где ставить сети. Как-то в Чаре забросил нас с тётей в тайгу на сбор брусники. Я поставила сеть в указанном им месте и поймала пудового тайменя. Наверное, полпосёлка отведали ухи из него.

Как-то отец пристроил меня летом к старичку, который жил на заброшенной лесопилке в 12 километрах от Чары. Я приходила туда к вечеру с котомкой. Мы ставили сети, ночевали у костра. Утром, повесив сети на просушку, я отправлялась домой с уловом. Мы, дети вой-ны, рано становились добытчиками. Мой улов мама раздавала товарищам по работе, соседям, оставив немного для семьи. Однажды мой напарник подвел меня ушёл на соседнее озеро с ночевкой, оставил записку и карту от руки, куда я должна прийти. Уже темнело, я не решилась идти в незнакомое место. Хотя отец учил меня: В лесу бойся не зверя человека (все опасались бамлаговцев, сбегавших со стройки БАМа), страх загнал меня на сосну, где я просидела всю ночь.

Тяготы войны

В годы Великой Отечественной войны (отца не взяли на фронт из-за здоровья, подорванного в застенках НКВД) было очень голодно. Шесть лошадей, что были у редакции, пошли под нож, их съели всем коллективом, уже не на чем было выезжать в тайгу на заготовку ягод и грибов, как это было раньше. Отцу надо было заботиться о пропитании как коллектива, так и семьи. Наша корова Зорька без подкормки и витаминов совсем отощала, по весне пала, сдох и телёнок. Помню, как отец зимой, в самую стужу, отправился пешком вниз по Чаре километров за 80 в колхоз им. Ворошилова. Один из его друзей пообещал ему куль мёрзлой картошки, которую он вёз на санках, ночевал в зимовьюшке. В посёлок добрался поздней ночью, выбившись из сил. А там уже всполошились: Антипин пропал! Замерз или волки разорвали. Потом он рассказывал, как эти звери носились по обоим берегам, сверкая глазами, но к человеку не подошли. В тайге развелось много живности, а боеприпасы у охотников кончились.

Излюбленным местом отца было зимовье километров за сорок от поселка вверх по реке Чаре. Туда мы поднимались с ним на лодке с шестами: отец на корме, я на носу. Там рыбачили и охотились, он приучил меня ходить по тайге за ним след в след, чтобы не хрустнула ни одна веточка, не спугнула зверя. Я с мелкокалиберной винтовкой, мелкашкой (ТОЗ), дулом вниз, осторожно ступая за отцом, исходила немало таёжных троп, но самой стрелять в коз довелось только однажды, когда они сдуру стали переправляться с другого берега прямо на меня. Слава богу, промахнулась и залюбовалась: они так красиво бросились бежать через песчаную косу в лес, махнув на прощание белыми хвостиками, словно платочками, что я пожалела о своем выстреле. Да, голод не тетка…

А какое блаженство мы испытывали, возвращаясь с добычей домой! Не спеша плыли вниз по течению. Отец, сидя на корме с веслом, слегка направляя лодку, пел. Он любил песни на стихи Кольцова, Есенина и других народных поэтов: На заре туманной юности, Все васильки, васильки, Уж не жду от жизни ничего я…. У кого-то может сложиться впечатление, что отец не работал, а только занимался рыбалкой и охотой. Отнюдь! Ведь вся его работа была связана с тайгой. В Северном посёлке не было никакого производства, только два колхоза, работавших на нужды населения Чары: Таёжник да оленеводческий им. Ворошилова. Были, конечно, промыслы, скорее, частного характера: эвенки шили из оленьих шкур дохи, унты, кумаланы (коврики). Север поставлял на большую землю дикое мясо оленей, целебные рога, пушнину (шкурки соболя, белки, горностая и др.), солёную рыбу, замороженную ягоду бруснику, голубику.

Встреча с бандитами

Отец был находчив в любых критических ситуациях. Когда мы учились в Хабаровске: он в ВПШ, я в девятом классе, однажды поздним вечером чуть не угодили в лапы бандитов. Курсантов расквартировали вместе с семьями по домам местных жителей. Нашу семью определили в комнатку, где за стеной жили молодые с младенцем, хозяйка и больной дед. Заниматься в оживлённой квартире нам с отцом было трудновато, мы готовились к урокам и семинарам в здании партшколы. Возвращаемся как-то домой, дорогу нам перегораживают два мужика: Туда нельзя! и выставляют ножи. Отец, резко оттолкнув их в разные стороны, толкает и меня в загривок: Беги, дочка!. Я побежала, он следом. Мужики гонятся за нами. Схватив за руку, отец затащил меня в сени какого-то домишки, быстро нашарил крючок, запер двери. Бандиты начали ломиться, отец придерживал дверь за ручку. Когда преследователи утихли, он постучал в дверь квартиры. Что тут началось! Вопли, крики, детский плач. Наконец, угрожающий женский голос: Только суньтесь! У меня в руках топор. Бошки-то поотрубаю. Мы оказались между двух огней. Посветив фонариком, отец вспомнил, что здесь проживает однокурсница из его группы (он был секретарём парторганизации, знал адреса однокурсников). Постучав еще раз, попросил пригласить её, назвав свою фамилию. Такой здесь нет, был ответ. За дверью шли какие-то переговоры, наконец дверь отворили. Однокурсницу отца пришлось вытаскивать из-под дивана. Как она туда забралась, уму непостижимо. Оказалось, жильё двух сестёр примыкало к складу. Бандиты хотели через их квартиру попасть туда и уже до нас рвались в дом.

Рискованное путешествие

Приучая меня к самостоятельности, отец как-то втайне от мамы отправил нас с подружкой Любой Золотуевой (обеим по 14 лет) вниз по реке Чаре на озеро за карасями и ягодой километров за 70 в совершенно дикое место. Соблазнили своими рассказами местные охотники-рыболовы. Заснув летом в шалаше, покрытом только с одной стороны корьём, мы проснулись наутро зимой. В конце августа выпал снег. Мы решили на шестах подниматься вверх по реке. Но Люба, стоя на носу, сделала неловкое движение (она не умела управлять лодкой), и я оказалась по грудь в ледяной воде. Неизвестно, какие бы ещё произошли с нами приключения, если бы не отец. Он плыл за нами на маленьком плоту и увидел, как мы сушимся у костра…

Трудись, дочка!

Когда я окончила семь классов, отца перевели в Могойтуй редактором районной газеты Красное знамя. Я не могла продолжить образование: в бурятском посёлке старших классов в школе не было. Чтобы я не болталась без дела, отец определил меня в типографию ученицей наборщицы. С верстаткой в руках я встала рядом с мамой. Много позже, когда впервые переступила порог редакции газеты Забайкальский рабочий, пробегая из ротационного зала через типографию со свежим оттиском, почувствовала себя в своей стихии. Запахи типографской краски, керосина, позвякивание шрифтов при вёрстке и еще чего-то неуловимого, родного растревожили мою душу. Скорее, сердцем, а не умом я поняла, что никогда не смогу оставить дела, завещанного мне родителями.

Отец старательно учил меня журналистскому мастерству: как разговорить человека, слушать не перебивая, не смотреть на него свысока, не изображать из себя знатока и т.д. А вот построить материал предоставлял мне самой. Отец научил меня фотографировать. В летние каникулы брал с собой в командировки. Приехали мы однажды на ферму к дояркам. Летом одинокие девчата жили рядом в двухкомнатном домике. Заходим. Нас окружают малыши. Все доярки на дойке, одна из них осталась за няньку.

Пап! Это что детский сад? спрашиваю.
Да, вроде… мнётся он.
Чьи дети?
Доярок.
Они же незамужние?!
Трактористы наезжают…

Ну, что тут попишешь? Правда жизни.

Первая проба моего пера состоялась в Нерчинской правде.
Был отец любознательным человеком и с годами не утратил этого чувства. Во время отпуска отправлялся по туристической путёвке в исторические места: по Золотому кольцу, в Москву, Ленинград, где посещал выставки, музеи. Будучи на пенсии, он, прочитав поэму Юния Гольдмана Мадьярский перекат, загорелся дознаться, кто же предал стрелков, указал врагам их расположение. Поехал на место их сидки, осмотрел его, сфотографировал, взял на память две пустые гильзы от патронов и отправился в Тупик. В посёлке у него было немало друзей и знакомых. Как настоящий следопыт, шел по следу предателя, расспрашивал всех. И дозналсятаки! Установил имя, фамилию, место его проживания, но… на встречу с ним не пошёл, имя его не огласил, так как тот был парализован и прикован к кровати.

Жил по мечте…

В Забайкальском рабочем отец близко сошёлся с заведующим отделом сельского хозяйства В. Усаровым. Викентий Павлович тоже был добрым человеком, относился к сотрудникам как отец родной (у самого было восемь детей), вырастил целую плеяду очеркистов и писателей: А. Воинова, С. Филиппова, Е. Куренного, В. Кустова и других. После смерти друзей в его и моего отца архивах я нашла одни и те же стихи: Я боролся и жил как умел, по мечте… Оба они жили по мечте о достойном будущем народа и страны, отдавая все силы любимому делу, чтобы приблизить его. О их делах свидетельствуют статьи и очерки в газете. Так жили. А как боролись? Еще в Северной правде отец завёл сатирическую рубрику, под которой выступал вымышленный дед Нефёд. Он в стихотворной форме высмеивал недостатки в жизни посёлка. Позднее отец как редактор Нерчинской правды также открыл подобную рубрику. Только там уже фигурировал поросёнок, от имени которого критиковались недостатки в животноводстве. Но были и прямые схватки, посерьёзнее, за строкой газеты.

Редакция располагалась в старом купеческом доме, который настолько обветшал, что однажды заведующий типографией провалился через пол второго этажа. До этого отец много раз просил, настаивал перед райкомом и обкомом партии о выделении средств на новое здание. Его не слышали. Тогда он начал строить редакцию хозяйственным способом. В 50-е годы этот метод был очень распространён. Но тут вышло постановление правительства об отмене такого строительства, а отец продолжал начатое дело. Его освободили от должности, несмотря на то, что до пенсии ему оставалось несколько месяцев. Родители переехали в Читу, поближе ко мне (я была у них единственным ребёнком), и здесь устроился на работу в облсовпроф.

Отец как-то быстро сошёлся с писателями, ездил с ними на встречи с читателями по районам, писал рассказы. Ближе всех сошелся с В. Балябиным, как-то мы были с ним в гостях у Василия Ивановича. Его гостеприимная жена Виктория Геннадьевна щедро угощала нас разными соленьями-вареньями, пирогами с грибами, а хозяин развлекал своими историями, делился замыслами. Так тепло и уютно было в их квартире. Я обратила внимание на обстановку. Ничего лишнего, изысканного, вычурного, по последней моде. Только самое необходимое и добротное. Большой деревянный стол, книги на простых деревянных полках, море журналов, справочников, газет. Забайкальский казак не кичился своей известностью. И в быту был скромен. Все это мне импонировало. Ведь и мои родители тоже вели скромный образ жизни, были так же гостеприимны. Еще в Чаре у нас в гостях кто только не перебывал: охотники, рыбаки, геологи, оленеводы, местная интеллигенция. Летом собирались в беседке, обвитой вьюнками, высаженными мамиными руками. Долгие беседы за пузатым самоваром, песни под гитару, даже танцы под патефон. Беседка была и клубом, и исповедальней, и местом встреч людей по интересам. Я устраивалась в уголке и, навострив уши, слушала рассказы взрослых. В Чите двери дома моих родителей тоже всегда были открыты для гостей. Люди съезжались к ним со всех концов области, чаще из трёх северных районов Забайкалья.

По завету родителей

Отец до конца своей жизни был моим наставником и советчиком. Когда в школе начали вовлекать меня в комсомол, я обратилась за советом к отцу: Папа, мне говорить, что я дочь бывшего врага народа?. Ты не дочь врага народа, а такая, как все, меня реабилитировали. Но лучше не рассказывай никому о моём прошлом. И я, вступая в комсомол, промолчала. Когда мне предложили вступить в компартию, он подбодрил меня: Ничего не опасайся. Вступай, можешь открыться. Партия признала свои ошибки. Культ Сталина развенчали. Но при приёме в ряды КПСС я не смогла сказать ни слова к горлу подступил комок. Вспомнила, как тогда, много лет назад, придя из детского сада, уткнулась в запертую дверь, опечатанную сургучом, до самой темноты просидела на завалинке, скуля как собачонка. Мама уехала на курорт Олентуй (у неё что-то было не в порядке с легкими), Виктор отправился к другуэвенку на стоянку покататься на оленях. Я осталась одна. Одна во всем мире…
Отец мой (светлая ему память) не был именитым журналистом, выдающимся писателем. Он честно и беззаветно трудился в журналистике и передал мне любовь к ней. Незадолго до смерти признался: Ты превзошла меня, дочка. Я счастлив и глаза его радостно потеплели, вспыхнули. Он был Человеком. И все лучшее, что во мне есть, от него…

Ушёл он из жизни тихо. Попил с мамой чайку на кухне, пошёл в комнату просматривать газеты. Мама, зайдя туда немного позже, застала его в кресле. Он сидел, откинувшись назад. Из рук его выпал Забайкальский рабочий, они были ровесниками.