Марина Акимова: «Настоящая поэзия — летучая музыка слов…»

Гостья сегодняшнего номера — Акимова Марина Николаевна, поэтесса, эссеист, критик, член Союза российских писателей, редактор отдела художественной литературы (поэзия) журнала «Сибирские огни».  Она рассказала, как начала писать стихи, поделилась интересными подробностями работы редактора литературного журнала  и отметила, чего, по ее мнению, не хватает начинающим авторам.

— Расскажите о себе. С чего начался Ваш творческий путь?

— Ну, «творческий путь» — это очень высокопарно, а вот как я ступила на «скользкую» дорожку писательства и начала заниматься какой-то окололитературной деятельностью, расскажу охотно, потому что огромную роль тут сыграл ваш земляк. Михаил Евсеевич Вишняков был первым настоящим поэтом, которого я встретила в своей жизни. Летом 2001 года после окончания первого курса университета я подрабатывала официанткой в ресторане. В это время Анатолий Кобенков организовал фестиваль поэзии на Байкале, пригласил в Иркутск писателей из разных уголков России и из-за границы и заселил их всех как раз в ту самую гостиницу, при которой был мой ресторан. О фестивале поэзии я тогда ничего не знала. Я вообще, признаться, не знала современной поэзии. Я любила Серебряный век, была просто очарована Мандельштамом, обожала Арсения Тарковского, выискивала (а в конце девяностых и начале двухтысячных еще надо было выискивать) стихи Бродского, и этого мне как-то хватало. Конечно, я и сама пробовала рифмовать, занятие это мне нравилось, однако всерьез писать — мысли такой не было.

И вот в пустующий зал ресторана в обед зашел Михаил Вишняков, заказал, как помню, мясную солянку и стопку водки. Выпив, попросил принести лист бумаги и — вероятно оттого, что кроме меня у него перед глазами никого не было, — быстренько экспромтом начеркал на нем стихотворение, главной героиней которого оказалась я. И вручил мне этот лист. Приятно, спору нет. Но никакого пиетета к имени Михаила Вишнякова у меня не было, поэтому я тут же, пока он доедал свою солянку, пошла на кухню и под хохотки поваров принялась писать ему ответ: объяснять в стихотворной форме, в чем он ошибся. Сейчас бы это назвали поэтическим баттлом. В 2001 году понятия такого не существовало. Однако же баттл случился, причем предельно честный, без домашних заготовок.

К моему удивлению, Михаил Евсеевич очень серьезно отнесся к строкам, написанным между дымящихся кастрюль. Он объяснил, что у меня получилось хорошо, а что не очень, стал настаивать на том, чтобы я не бросала свои стихотворные опыты. Мы просидели тогда до глубокой ночи, до закрытия ресторана. Вишняков рассказывал о себе, о Забайкалье, о поэзии. «Это что? А ты вот попробуй о чем-нибудь простом написать, о чем писано-переписано, — говорил он. — Вот о березке, например. Да-да, о простой русской березке, о березоньке! Вот что трудно!»

О «простой русской березке» (ну а как иначе? Вызов есть — вызов принят!) я попыталась зарифмовать что-то нетривиальное на следующий же день. Получилась жуть. Я попробовала еще… Безуспешно.

Я пришла в Иркутское отделение Союза российских писателей, возглавлял его тогда Анатолий Кобенков, при Союзе было литературное объединение. Собирались по вторникам, это так и называлось: «Молодежные вторники». Несколько недель посидела, послушала других, а потом решилась представить на обсуждение свои вирши. Конечно, меня разнесли в пух и прах. Долгое время я не могла ходить в это лито, однако попыток писать не оставляла и снова и снова прокручивала в голове все то, что мне наговорили. Я пыталась максимально серьезно отнестись даже к явно несправедливым упрекам (а в пылу обсуждения были и такие). И вдруг — именно вдруг — я поняла, что такое настоящая поэзия. Гармония и красота языка, летучая музыка слов, подогнанных друг к другу так, что не изменить уже, не разорвать их союз, глубокая музыка пустот между словами, пауз. Я вдруг словно впервые услышала знакомую всем нам с детства строчку. «Редеет облаков летучая гряда…» — прошептывала я и чувствовала, как леденеет почему-то в висках, а по спине бегут мурашки. Собственно, я до сих пор пребываю в потрясении от этой, казалось бы, незатейливой фразы, состоящей из четырех самых простых слов.

Всему, чему я научилась в дальнейшем, я обязана Анатолию Ивановичу Кобенкову. И речь не только и не столько даже о каких-то «практических» вещах, о секретиках ремесла, а об отношении к поэзии и об отношении к себе внутри поэзии. Анатолий Иванович сам был всегда открыт всему новому, пытался понять и принять его, чутко относился к критике даже со стороны нас — мальчишек и девчонок, его окружающих, и никогда не подавлял других. Хотя фигуры, равной ему по масштабу, в Иркутске даже близко не было. Уверена, он все о себе знал, чувствовал величину своего дара, но размышлять об этом себе запрещал.

Как-то постепенно Кобенков начал привлекать меня к редактированию тех изданий, которые выпускало Иркутское отделение СРП, — альманахов «Зеленая лампа» и «Иркутское время». Затем он стал просить меня иногда попредседательствовать на «Молодежных вторниках» — тех самых, где меня разносили. Потом, когда Анатолий Иванович переехал в Москву, я еще и на филфаке нашего университета стала вести литературное объединение, мне пришлось по-настоящему уже заняться составлением альманахов, окунуться во все процессы предпечатной подготовки книг. В то же время я работала в ежемесячной газете «Культура», формально — верстальщиком (пришлось быстро-быстро освоить и верстку), но когда газету делают всего три человека, понятно, что каждый там и швец, и жнец и на дуде игрец. Это тоже был очень полезный опыт.

В 2006 году я переехала в Новосибирск, стала искать работу. Нашла, и когда собиралась уже подписывать трудовой договор, Владимир Берязев — главный редактор «Сибирских огней» в ту пору, предложил мне должность в журнале. Разумеется, я не колебалась ни секунды. Старейший «толстый» журнал в России! С 1922 года — центр притяжения всех литературных сил Сибири (и не только Сибири). Для меня издание поистине легендарное.

— Каково поэту работать редактором? Это помогает творчеству или наоборот?

— Наоборот. Может, есть люди, способные не пускать в себя негатив, но у меня не получается. Вы, вероятно, догадываетесь, какие тексты в основном приходится читать… Они далеки не то что от поэзии — от непреложных и всем с детства понятных (интуитивно понятных) законов русского языка. Вот смотришь,  человек вроде бы адекватный, разумный, нормально общается, способен донести до собеседника свою мысль, но когда садится писать, на него будто проклятье насылают: он банально не может выстроить слова в таком порядке, чтобы предложение получилось грамотным, законченным и имело хоть какой-то смысл.

К творчеству побуждают только очень хорошие стихи. Плохие и средненькие стихи тебя разрушают, озлобляют и делают несчастным.

— Сколько примерно заявок на публикацию приходит в редакцию «Сибирских огней» в месяц и какова их география?

— Никто, конечно, этого не подсчитывал, но, думаю, сильно не ошибусь, если скажу, что около полутора сотен. Подавляющая часть писем — это рассказы, повести, романы. На поэзию приходится где-то три, от силы четыре десятка писем в месяц…

Однако же наш почтовый ящик sibogni@sibogni.ru — это не единственный источник получения текстов. У журнала есть редколлегия. Литераторы, живущие в разных городах страны, время от времени рекомендуют нам для публикации каких-то новых авторов. Постоянные, уже печатавшиеся у нас авторы пишут мне прямиком на личную почту, присылают свежие подборки и предлагают (за что я им очень благодарна) посмотреть стихи своих друзей и знакомых. Кроме того, я сама ищу интересных современных поэтов, сама связываюсь с ними.

И да, существует еще и обычная почта — старые добрые конверты с наклеенными марочками. Таких писем год от года становится все меньше и меньше, качество текстов там, как правило, весьма низкое (на моей памяти была лишь одна стихотворная подборка, которую мы приняли к публикации), тем не менее мы прочитываем и их. Мы — хочу подчеркнуть — читаем вообще все, что к нам поступает.

Про географию ответить сложнее. При первом обращении к нам мы не требуем сопровождать материалы авторскими справками. В этом, согласитесь, есть некая честность и беспристрастность: мы не смотрим на заслуги человека, не знаем, кто он, сколько ему лет, откуда он, мы оцениваем исключительно тексты — те конкретные тексты, что перед нами.

И все же — судя по авторам, о которых все известно, так как стихи их были одобрены, и по тем людям, чьи стихи были отклонены, но кто сведения о себе не поленился-таки прикрепить, — география писем у нас очень обширная: от Нью-Йорка, Парижа и Венеции, Санкт-Петербурга и Владивостока до крошечных деревушек Урала и Сибири.

— Какие требования предъявляются к заявке?

— На нашем сайте http://сибирскиеогни.рф вы сразу же заметите мигающую надпись «Авторам!!!» Поскольку раз за разом нам приходилось отвечать на одни и те же вопросы, мы решили сочинить обстоятельное обращение к тем, кто впервые собирается отправить нам свои произведения. Там написано, кажется, про все: и как мы рекомендуем оформлять рукописи, и каковы сроки рассмотрения текстов, и какого рода материалы нам не подходят, так сказать, по формату, и т. д., и т. п. Пересказать все наши требования и пожелания объем газетной полосы не позволяет, поэтому скажу главное. Наше основное требование касается присылаемых рукописей: мы не рассматриваем произведения, которые были опубликованы где-то прежде.

А вот заявки как таковой у нас не существует. В том смысле, что нет какой-то, например, анкеты, которую необходимо заполнить. Человек отправил текст, обратный адрес высвечивается — все, это и есть его обращение к нам, текст мы прочитаем, о своем решении по нему сообщим.

— Хорошо, какие тогда письма с рукописями сразу отметаются? Что непростительно? А что можно простить, если автор понравился? Каковы критерии отбора стихотворений?

— Если стихи талантливые, то единственным непреодолимым препятствием к печати будет факт их публикации в других изданиях, в том числе сетевых. Такие тексты мы отметаем сразу. Не рассматриваем мы стихотворения, отправленные одновременно в несколько журналов, а также стихотворения, широко растиражированные в Интернете. А все прочее, я считаю, можно простить. И какие-то причуды со стороны автора, выявляющиеся в процессе общения (ничего, придем к компромиссу), и то, что стихи присланы неправильно, не в том формате (поправим), и то, что они содержат ошибки, отдельные неудачные места (поправим вместе с автором).

Про «критерии отбора стихотворений», право, не знаю, что и сказать. А какими критериями, положим, руководствуются художественные музеи, когда устраивают выставки и закупают картины для своих коллекций: какому художнику предоставить площадку, какому не предоставлять, какую работу современника брать, какую не брать?.. Странно было бы считать, будто существует некий таинственный список из энного количества пунктов, на предмет соответствия которому мы прогоняем каждое стихотворение. Типа точные рифмы есть — отлично, ставим галочку, интересные метафоры в наличии — замечательно, и по этому пункту проходим… Если бы даже можно было придумать такой бредовый список, он бы не работал. Прелесть некоторых стихотворений заключается именно в том, что они лишены точных рифм (вообще рифм) и поднадоевших уже за XX век метафор.

Когда перед тобой очень хорошие стихи, это понятно сразу. Когда стихи очень плохие, это тоже видно  мгновенно, с первой строфы. Трудность возникает с теми текстами, что посередине. Но, к счастью, я не единолично принимаю решения. Существует редакторский коллектив. Последнее слово всегда за главным редактором.

Вообще же для меня как редактора важно отобрать стихи, на которых лежит отблеск таланта, стихи мастеровито исполненные, и те, что — как можно предполагать — будут благодушно встречены хоть какой-то, пусть и не очень многочисленной, группой наших читателей. Хотя бы так.

— Были ли какие-то смешные или, может быть, возмутительные случаи, связанные с вашей работой, ведь в ваших руках «судьба» стихотворений?

— Мне нравится, что слово «судьба» вы закавычили. Постоянно сталкиваешься со слишком болезненной реакцией авторов в случае отказа. Ну не подошли нам ваши стихи — это ведь не приговор, отправьте в другие журналы и альманахи. Благо их много, они разнообразные, с разными эстетическими воззрениями. Редакция журнала «Сибирские огни» создала портал «Журнальный мир» (http://журнальныймир.рф), мы собрали там массу русскоязычных изданий, выходящих как в России, так и за рубежом. Попробуйте  постучаться к кому-нибудь из них. Если в пяти, в десяти журналах вам опять-таки отказали, то, очевидно, проблема не в глупости и нечуткости редакторов, а в ваших стихах. Значит, они объективно плохие, никудышные. И что тогда о них жалеть? Оставьте их в прошлом, двигайтесь дальше.

Забавные случаи происходят частенько. Порою смешное и возмутительное соединяется — это когда горе-стихотворец угрожает нам расправой, начинает строчить жалобы во всевозможные инстанции: я, дескать, великий поэт, а «Сибирские огни» меня не хотят печатать. Приходится отвечать на эти жалобы. Обосновывать, почему стихи данного человека несовместимы, для начала, с нормами русского языка. Объяснять нетрудно, однако же время это отнимает.

— Как Вы считаете, много ли сильных авторов среди современных поэтов? Можете ли назвать конкретные имена?

— Я убеждена, что настоящих поэтов — тех, у кого действительно есть божий дар, очень мало. И это нормально. Думаю, от всей нашей глоссолалии время оставит десяток имен, не больше. Поэтов второго и третьего ряда — бесспорно талантливых, в совершенстве владеющих техникой стихосложения, наоборот, сейчас очень много. Общий уровень версификаторства (средняя температура по больнице) сейчас необычайно высок. Сейчас даже начинающие авторы неплохо жонглируют словом.

Конкретные имена я называть не хочу — боюсь случайно пропустить кого-нибудь, нечаянно обидеть. Разве что назову Анатолия Кобенкова (его уже нет в живых, никто из ныне здравствующих литераторов не приревнует). И не потому, что я была знакома с ним, что мне повезло быть его ученицей. Я искренне считаю, что он был выдающимся поэтом. Ему удалось вырастить свой собственный, узнаваемый язык, создать свою собственную поэтику. Вселенная Кобенкова — это вселенная жалости, сострадания, любви к мелкому и несчастному, «слишком человеческому», возникшая на стыке иудейской и христианской культур. Я могу сколь угодно долго восхищаться красотой, безупречностью текстов, например, Пастернака или обожаемого мной Мандельштама, но я от них не заплачу, а вот после стихов Кобенкова, прочитанных в каком-то критичном  количестве (три, пять, может, восемь штук), слезы удержать уже невозможно…

— А чего, по-вашему, не хватает начинающим авторам? Что пожелаете им?

— Слышали, может быть, фразу из древнего-древнего анекдота: «Чукча — не читатель, чукча — писатель»? Так вот, если серьезно, писатель — это как раз-таки в первую очередь читатель. Вдумчивый и благодарный читатель других. Строгий и критичный читатель самого себя.

Молодым авторам часто не хватает самокритичности, чувства ответственности, стыда за то, что они наговорили. Очень расхолаживают в этом смысле соцсети, когда не особо думаешь, что ты выносишь на публику, зато потом, когда и если умнеешь, тебе неловко за поспешно брошенные слова.

Молодым почти всегда не хватает начитанности, понимания того, в какой области ты хочешь реализоваться, понимания, что уже сделано и сказано до тебя. Анатолий Кобенков твердил: «Надо набирать культуру». То есть надо непрерывно, не только в юности, а всю жизнь заниматься самообразованием, учиться, расширять границы своего мира. Если ты молод и талантлив, то можешь еще выехать на экспрессии, на эмоциях, на чистой энергетике строки, но когда тебе за сорок, за пятьдесят, за шестьдесят — задор уже не тот, а попытки его имитировать выглядят комично. И ладно бы комично — отталкивающе, как отталкивающе выглядят  старики, пытающиеся молодиться.

Ольга Безрукова.

* * *

В переулке не съели меня заборы,

вот и радость моя вся к цепям собачьим.

Много надо ли? Вырос бы только город,

чтоб оставить не страшно… Пока же плачем

мы еще друг в дружку, в одежку, в доску,

мы еще свои

  не сносили камни.

Вот и дом родительский. Как занозку,

извлекла я гвоздик, вздохнули ставни,

заплясали груша и тополиха,

и взлетела радостная собака,

вскрикнул папа, ударился в стенку бака

битый ковш. И я выросла

тихо-тихо.

* * *

Виталию Науменко

Ну как по Карла Маркса не пройти —

не перебрать все эти «цоки», стуки

(спасибо женщинам за каблуки),

в которых соль спасения от скуки?

От Ушаковки и до Ангары —

бензинные дурящие пары.

А если концентрация строки

слабее, чем московская, прости.

Ну как не завернуть куда-нибудь

и встретиться там с той-то или с тем-то?

(«Два «Жигулёвского», — сказать, — налейте»).

Смотреть, как пальцы прилипают к флейте

и микрофон желает заглянуть

в воронку духового инструмента

(там — мутное… — муз-зыка — что такое? —

он шею гнет, он конь у звукопоя).

Ну как не постоять в среде колонн

инязовских, средь воробьев и пыли?

Вот этот сквер, допустим, мы любили?

(Что любим, то собой не оскорбим).

А с кем мы жили — тех всегда жалели.

Как правильно, что мы… А здесь в апреле —

Венеция! Но странно сладок дым

и беден дом, в котором мы плывем…